"И в протянутой голой ладони твоей - все мое будущее, включая настоящее".

(цитата)

Весна наделена великим могуществом пробуждающихся природных сил, и энергии планет в это время будут созвучны самым романтическим ожиданиям.

Вот он, первый день весны - 1 марта. Блоги переполнены прекрасными картинками весенних цветов. Поговорим о других явлениях бытия?

 

На протяжении множества лет каждую весну - с первыми ее признаками - с завидным постоянством вспоминается одно и то же.  Цитата из одного весеннего стихотворения Иосифа Бродского.

Ради двух последних строк в ней:

 

Приходит март. Я сызнова служу

В несчастливом кружении событий.

Изменчивую прелесть нахожу

В смешеньи незначительных наитий...

 

Именно этими - значительными и "незначительными наитиями" - наполнен весенний воздух и неуловимые, но все же улавливаемые импульсы оживающего повсюду воздуха всей прошлой и будущей жизни одновременно. Возвращать старые чувства, будить новые, соединять прошлое и будущее - суть и задача весны.

"Кружисвет пустоты, кружимост"... - эта строка когда-то была написана мной, кроме вовлечения в мотивы жизни, еще и несколько перекликаясь с поэзией Бродского. Его поэзия повлияла абсолютно на всех - и не могла не влиять. Все как бы ощущали нечто роковое - он был ПОСЛЕДНИМ. Последним гением во всей мировой поэзии. Больше не будет никого - и никогда...

Иследователь Вадим Семенов пишет: "Мотив кружения встречается во многих ранних текстах Бродского... Для нас этот мотив особенно важен в связи с метасюжетом растворения в пейзаже."

 Растворение в пейзаже? Безусловно, растворение неизбежно есть - как и всякого рода в каждом мгновении всякое весеннее растворение... Главная особенность весны.

А что говорит сам Бродский?

 

Приходит март. Я сызнова служу.

В несчастливом кружении событий

изменчивую прелесть нахожу

в смешеньи незначительных наитий.

Воскресный свет все менее манит

бежать ежевечерних откровений,

покуда утомительно шумит

на улицах мой век полувоенный.

Воскресный свет. Все кажется не та,

не та толпа, и тягостны поклоны.

О, время, послужи, как пустота,

часам, идущим в доме Апполона.

А мир живет, как старый однодум,

и снова что-то страшное бормочет,

покуда мы приравниваем ум

к пределам и деяниям на ощупь.

Как мало на земле я проживу,

все занятый невечными делами,

и полдни зимние столпятся над столами,

как будто я их сызнова зову.

Но что-нибудь останется во мне -

в живущем или мертвом человеке -

и вырвется из мира и извне

расстанется, свободное навеки.

Хвала развязке. Занавес. Конец.

Конец. Разъезд. Галантность провожатых,

у светлых лестниц к зеркалам прижатых,

и лавровый заснеженный венец.

 

март 1961

 

II.2.5. Кружение. Повтор и повторяемость

ОТРЫВОК ИЗ СТАТЬИ В.СЕМЕНОВА

Кроме этого направленного движения для Бродского важен мотив кружения, связанный с мотивами повторяемости, цикличности и т. п.

Этот мотив наиболее ярко представлен в стихотворении «Сад» [I: 45]. Осенний сад, где деревья сбрасывают листву и плоды, сравнивается с судьбой поэта. Судьба поэта развивается горизонтально — сад растет вверх. Затем в стихотворении возникает мотив кружения:

Великий сад!
Даруй моим словам
стволов круженье, истины круженье.

Прагматика ввода этого мотива — продемонстрировать иллюзорность линеарности. То, что при крупном плане напоминает линейное движение, при взгляде сверху оказывается цикличностью, повторяемостью. С помощью этого мотива поэт отсылает нас к английским поэтам-метафизикам.

В последней главе на примере «Большой элегии Джону Донну» мы рассмотрим, как этот метафизический принцип кружения реализуется в поэтике Бродского с помощью повторов, как бы возвращающих читателя к одной и той же точке взгляда.

Мотив кружения встречается во многих ранних текстах Бродского: в «Стрельнинской элегии», «Песенке» («По холмам поднебесья…»), «Приходит март. Я сызнова служу…», «Петербургском романе», «Шествии», «Я обнял эти плечи и взглянул…", «Зофье» и др. Для нас этот мотив особенно важен в связи с метасюжетом растворения в пейзаже.

Тема повтора и повторяемости возникает в стихотворении «В твоих часах не только ход, но тишь…» 1963 г. [I: 267]. Изображается цикличная работа часов. Она представляется как жизнь, которая сводится к небытию посредством бесконечной повторяемости. Противопоставление дома и окружающего пейзажа развивается также в стихотворении «Окна» [I: 284] того же года. В нем имеют место мотивы регулярно сменяющих друг друга борьбы и растворения в пейзаже, соответствующие двум временам суток.

Расходящиеся круги находим также в стихотворении «Новый год на Канатчиковой даче»; темных мыслей круженье мы встречаем в уже рассматривавшемся нами тексте «В горчичном лесу». Как мы уже видели, образ круга как принципа мироздания структурно важен для поэтики стихотворения «В деревне никто не сходит с ума».

Образ зимнего пруда, окруженного петлей из деревьев, возникает также в стихотворении «Деревья окружили пруд» [I: 246]. Здесь реализуется та же пространственная модель, что и в стихотворении «В деревне никто не сходит с ума»: круговое строение мира, имеющее признаки стабильности, статичности, нарушается тропинкой, образ которой наделен признаком линейности, сопровождающимся признаками динамизма, изменчивости:

Деревья окружили пруд,
белеющий средь них, как плешь,
почти уже кольцом, но тут
тропинка пробивает брешь.

Следует обратить внимание также на антропоморфность пейзажа. Образ замерзшего пруда, напоминающего плешь и окруженного петлей деревьев, напоминает сопоставление глобуса с затылком в стихотворении «К Урании». Отметим, что точка зрения повествователя в этом стихотворении находится сверху. Вкупе с упоминанием свистящих и галдящих детей такая композиция заставляет воспринимать этот текст как первое приближение к технике создания «Осеннего крика ястреба» 1975 г.

В связи с выделенным нами сюжетом растворения в пейзаже особый интерес для нас представляет стихотворение «Я памятник воздвиг себе иной!..» 1962 г. [Бродский 1992: 18]. В нем повествователь преподносит превращение героя в часть пейзажа как превращение в материальный объект — памятник. При этом сам «миметический» (по Жолковскому — см. I.4.) принцип сюжета отвергается:

Какой ни окружай меня ландшафт,
<…>   
я облик свой не стану изменять.
Мне высота и поза та мила.
Меня туда усталость вознесла.

Становясь частью пейзажа, герой тем не менее не сливается с ним, гипсовый бюст во дворе культурно маркирован в пространстве большой страны.

При этом вся прожитая жизнь и более широкий исторический контекст (постыдное столетие) описываются с помощью пространственных характеристик. В этом смысле ландшафт, окружающий героя, может пониматься как биографический/исторический контекст.

Таким образом, уже в ранних стихотворениях Бродский особым образом семантизирует пейзаж, связывая его с судьбой лирического героя и собственной биографией. Загородный пейзаж становится своеобразным кодом, с помощью которого создается «автобиографический текст» в поэзии Бродского.