Рассказывает Валентина Леонтьевна Сухаревская

Хутор Верхний Кондрючий, Луганская обл.

(ниже - видео 3 части. Валентина Леонтьевна Сухаревская)
 

«Был у меня еще дошкольный возраст, я была маленькая, на печи сидела, и приходил к нам дядька Михайло (так звали все в селении М. Шевченко, деда Валентины Леонтьевны). И как-то раз слышала я, как дядька Михайло рассказывал, что у моих предков был поселен один писатель. Что это был за человек, никто не знал. Чужой. Он неожиданно откуда-то пришел в селение и прожил в нем несколько лет. Он много чего-то писал или с кож или на кожах, не могу точно сказать. И так же неожиданно ушел из села неизвестно куда.

Этот человек много описал того, что сейчас мы видим на земле. Он писал, что будут такие времена: там (в одном месте) будут говорить, а там (в других местах) будут слышать; весь белый свет будет проволокой обмотан. Будут летать железные птицы. И будет очень много людей, которые станут изобретать – ученых. Даже сказано было о том, что будут искусственные мозги.

И придут те самые времена, где не будет ни стыда, ни почитания старших, ни уважения. Будут дети, непокорные родителям и непослушные: отец – на сына, сын – на отца, мать – на дочь, а дочь – на мать. И про войну, и державы великие он писал, и про революцию.

И еще он писал, что придут времена, и будет ходить по земле человек. Он будет ходить голый, в одних трусах, и проходит так сорок лет. Будет он в это время безгласный, в униженном и оскорбленном состоянии, будет на него гонение, никакого почета, одни насмешки. А он будет исцелять больных и еще много сделает для людей. И сорок лет будет над ним беззаконие, после чего люди признают его Богом. Войн до этого будет небогато, но после признания Бога будет такая война, после которой никогда не будет войны, и будет жизнь мирная, и люди поделаются братьями.

И все это было рассказано моим предкам. А они передавали это своим потомкам, из уст в уста, и так из поколения в поколение. Куда потом подевались эти записи, никто не знает.

Моя мать была неграмотная, но она знала о том времени, когда явится на землю Господь. Однажды она увидела в Дебальцево: босиком шел человек в сером костюме с чемоданчиком в руках. Это было в 1936 году. Она сразу кинула умом по временам и поняла: «Это идет Господь по земле». Она не поехала тогда домой, а сразу приехала ко мне: «Валя! Господь уже на Земле! Я его сегодня видела – точно все, как рассказывал дядька Михайло». И сидит, мне рассказывает, что дядька Михайло говорил.

В другой раз моя мать ехала к своему сыну (моему брату) в Гуково. И является туда этот человек, уже в трусах, нет на нем никакого костюма. Подошел к буфету, взял стакан чаю и булочку. Платить ничего не платил, выпил полстакана чаю, раза два откусил булочку и ушел. Тут подъехал паровоз «кукушка», народу набежало за этим человеком очень много. А моя мать бежала по его следам самая первая. Он сел на «кукушку» и уехал. И так она меня заверила: «Господь уже на земле!»

Все это мне моя мать с детства вложила в голову, что на землю должен прийти сам Бог. Когда я в 1954 году встретилась с Учителем и потом сказала ему, что пришла к нему не как к Учителю, а как к Богу, то он спросил у меня: «Откуда ты это взяла?» Я ему говорю: «Мне моя мать с детства это вложила в голову, что на землю должен прийти сам Бог». Учитель строго сказал: «Валентина, не время! Смотри, не оброни!»

Эпизоды из жизни хутора.
На хутор приехал парень. Валентина Леонтьевна ему показалась чересчур строгой, он спросил:
— Учитель, зачем ты возле себя такую овчарку держишь?
— И такие люди нужны.

Учитель о Валентине.

"Если бы не Валентина, меня бы здесь не было. Она ме­ня к себе своим умением пригарнула".

Рассказывает о встрече с Учителем Ивановым Валентина Леонтьевна Сухаревская

Хутор Верхний Кондрючий, Луганская обл.

******

«Я 1910 года рожденная в Шарапкино. Была девчонкой бойкой  в  селе.  Доверие  имела  от  своих  хуторян.  Подросла, и у меня была большая тяга к лошадям, ездила здорово на лошадях. И есаул конного завода Провальский пригласил меня на скачки 1  мая 1929 года, где я участвовала. Пошли по заезду, споткнулся мой конь Кобчик, и я упала. Получила сотрясение мозга. Говорят, прошел четвертый день, когда я очнулась.

Ну, а с 1936 года пошли припадки эпилепсии – то раз в год, то два в год, а потом чаще. В сороковых годах припадки усилились: то через день, то через неделю. К этому по медицинским заключениям прибавился и менингит, и тромбофлебит, и радикулит. Я пила всякие порошки – таблеток тогда не было. Куда только ни обращалась – нас у матери было семнадцать человек детей – и она меня всегда упрекала: «Шестнадцать мне не принесли горя, как одна единственная ты, такая бедовая». – «Мама, да что же мне теперь делать? Ну, убей меня».

Чем дальше, все больше припадков. Где скажут, какой врач, где-какая бабка, меня все мать туда возила, не считалась ни с чем.

Сад большой у нас, хозяйство тоже есть. Однажды поехала я на базар, только через ворота, а тут меня и «накрыло», все покатилось, все разошлось, и начало меня «бить». Люди подбежали, помогли, чтобы я не расшиблась. Одна женщина подходит и говорит нашей родне: «Никто не поможет. Только один-единственный ее спасет. Есть человек в Сулине, ходит лето и зиму в трусах – к нему обратитесь».

Но я уже о нем знала, что он где-то есть на земле. Мы – в Сулин, а его уже нет: забрали на исследование. Он был: год в Москве, год в Ленинграде, год в Чистополе, год в Казани. С тех пор я не принимала никакой микстуры и никаких порошков.

Год проходит, связалась я с его женой Ульяной Федоровной, со снохою Валей и с сыном Яковом. Просила: как приедет, чтоб мне сообщили. Он пришел в 1954 году 7 января, освободился из Казанской психбольницы. Мне тут же дали телеграмму, и мы поехали, еще пять человек наших с хутора, кроме меня. 8 января я была у него. Холодина такая! У меня температура была за сорок – эпилепсия температуру не давала, а менингит давал.  Приехали,  поздоровались.  Он  всех  их  знает,  а  меня

спрашивает:

– Ты кто? А чего ты?

– Да вот, у меня припадки, у меня менингит.

– Разувайся. Давай я тебе ножки помою.

А я больше двадцати лет в таком положении находилась:боже сохрани, чтоб встать босою на холодный пол. На ногах – специальные бурки, сама нагибаться не могу, только приседать. Руки не держат ничего, хотя я и делаю, стараюсь. Детей своих не народила – чужих набрала, воспитываю. А здоровья у меня никакого нету. Но тут я не растерялась, разулась. Он мне ноги помыл холодной водой – тогда он мыл только одни ноги. Вывел меня на улицу, там у них столик летний стоял, обвел меня вокруг столика по снегу. Приходим в дом. Он на меня смотрит и говорит:

– Как тебя зовут ?

– Валентина.

– Ну и как?

– Ничего.

– А ну, нагнись.

Я нагнулась. А до этого не могла нагнуться – и ему ведь сказала, что могла только присесть, чтобы что-то взять. И мне стыдно стало, я и сейчас помню, как стыдно.

– Ой, Учитель, да я, наверное, придуривалась.

– Да нет, не придуривалась. Идем со мной.

Положил  меня  на  кровать,  сделал  «прием»,  как  всех принимал, кто к нему обращался, вывел на улицу, обвел вокруг стола по снегу и там же мне сказал:

– Утром, вечером мыть ноги холодной водой по колено, не плевать, не харкать – все как продукт принимать. Подать бедному милостыню, не пожалея, сколько сможешь. Не пить, не курить. И приедешь в свой хутор, не иди домой, а в каждый

дом  зайди,  поклонись,  попроси  прощения  у  своих  хуторян. Обойдешь весь хутор – тогда имеешь право пойти в дом.

– Учитель, я как будто бы жила так, что я никому не обязана ничем.

– Я тебе сказал.

И больше разговаривать не стал, ушел.

Приехали мы к себе на хутор. Люди пошли по домам, а мне-то надо идти в каждый дом. Приду, поклонюся, попрошу прощения. Люди на меня смотрят – знают же меня хорошо. Мужа моего встретили и говорят: «У Леонтьевны были только припадки, а теперь она уже и свихнулась, сошла с ума. Ходит по хатам, кланяется, просит прощения".

Я  кончила  ходить  уже  к  полуночи.  Он,  невзирая  на  то, что был строг, ни слова не сказал. А спокойно меня принял, пригласил: «Давай кушать».

Я утром встала, как обычно. Не с чаем мужа провожала, а как следует – и горячий завтрак, и обед с собой уложила.

Помню, солнце всходило. Слышу: собаки на улице лают. А у нас на хуторе была непроезжая зимой дорога. Мы с осени заготавливали все. Только кто идет, вставляет палочки, чтоб не заблудиться. На работу – только по палочкам. Я думаю: «Господи, да кто же это пришел в хутор в такую раннюю пору, да еще зимою, непроезжею дорогой? У нас никогда никого не бывает».

Глянула – мужчина, зеленый плащ на нем, без головного убора, дубинка у него в руках. Я подхожу и спрашиваю: «Что вам  надо?»  «Да,  вот,  я  приезжий,  и  мне  не хватило денег на дорогу». Я побежала, схватила сколько – сама не знаю, принесла, отдала ему и пошла во двор, а сама думаю: «Куда он еще пойдет?» Глянула – а его нет. И в голову мне влезло: «Учитель! Но как он пришел?» Поезда с Лихой так рано еще не ходили, был один-единственный. Ведь мы сами на нем уехали и приехали, а Учитель остался, с нами не поехал. «Да откуда же он взялся?» Я молчу, никому ни слова не говорю».