Рейна по праву можно назвать ярким представителем литературы XX века. В середине 1950-х годов вместе с Иосифом Бродским, Дмитрием Бобышевым, Анатолием Найманом он входил в число поэтов из близкого окружения Анны Ахматовой. Поэтесса высоко ценила творчество молодых литераторов. После ее смерти эту четверку прозвали «ахматовскими сиротами».

Иосиф Бродский, который был на пять лет младше Рейна, называл его не только своим другом, но и учителем. «На мой взгляд, Рейн — наиболее значительный поэт нашего поколения, то есть, поколения, к которому я принадлежу…», — писал он.

Как говорит пресс-секретарь Союза писателей Москвы, поэт Александр Герасимов, «иногда людей сравнивают с реками, и если прибегнуть к такому сравнению, то Рейн-поэт много больше Рейна-реки». «Река протекает по многим странам Западной Европы, но площадь ее бассейна много меньше площади, охваченной влиянием русской поэзии, неотъемлемой частью которой давным-давно является Евгений Борисович», — пояснил Герасимов.

Евгений Рейн родился и вырос в Ленинграде. Широкую популярность ему принесли поэтические сборники «Береговая полоса», «Против часовой стрелки» и «Темнота зеркал». По собственному признанию поэта, хотя он пишет стихи уже более 60 лет, однако первая большая подборка стихов вышла только в 1979 году в неподцензурном альманахе «Метрополь». Первая же книга — «Имена мостов» — появилась лишь в 1984 году. С тех пор поэт издал в нашей стране и за рубежом более 20 книг.

Рейн также занимается переводами, он пишет сценарии и эссе о современниках, в частности, об Ахматовой, Бродском и Довлатове. В 1960-70-е годы он работал для документального и художественного кино, написал сценарии более чем к двадцати фильмам.

В настоящее время Евгений Рейн живет в Москве. Он преподает в Литературном институте имени Горького. Рейн — лауреат Государственной премии РФ, Пушкинской премии, премии за лучшую книгу стихов об Италии и других наград, напоминает ИТАР-ТАСС.

СТИХИ

МУЗЫКА ЖИЗНИ

Музыка жизни - море мазута,
ялтинский пляж под навалом прибоя.
Музыка жизни - чужая каюта...
Дай же мне честное слово, прямое,
 
что не оставишь меня на причале,
вложишь мне в губы последнее слово.
Пусть радиола поет за плечами,
ты на любые заносы готова.
 
Флейты и трубы над черным рассудком
Черного моря и смертного часа -
этим последним безрадостным суткам,
видно, настала минута начаться.
Белый прожектор гуляет по лицам
всех, кто умрет и утонет сегодня,
музыка жизни, понятная птицам,
ты в черноморскую полночь свободна.
 
Бьются бокалы и падают трапы,
из "Ореанды" доносится танго,
музыка жизни, возьми меня в лапы,
дай кислородный баллон акваланга.
 
Что нам "Титаник" и что нам "Нахимов"?
Мы доберемся с тобою до брега,
этот спасательный пояс накинув,
и по пути подберем человека.
 
В зубы вольем ему чистого спирта,
выльем на душу "Прощанье славянки",
музыка жизни - победа, обида,
дай мне забвенья на траурной пьянке.
 
Слышу, что катит мне бочку Бетховен,
Скрябин по клавишам бьет у окраин,
вышли спасательный плот мне из бревен,
старых органов, разбитых о камень.
 
Тонут и тонут твои пароходы,
падают мачты при полном оркестре,
через соленую смертную воду
пой мне, как раньше, люби, как и прежде.

БАЛЛАДА НОЧНОГО ЗВОНКА

В этой старой квартире, где я жил так давно,
Провести две недели было мне суждено.
Средь зеркал ее мутных, непонятных картин,
Между битых амуров так и жил я один.
Газ отсвечивал дико, чай на кухне кипел,
Заводил я пластинку, голос ангельский пел.
Изгибался он плавно, и стоял, и кружил;
А на третьем куплете я пластинку глушил.
И не ждал ничего я, ничего, ничего!
Приходил и ложился на диван ночевать.
Но однажды под утро зазвонил телефон,
И дышал кто-то смутно, и безмолвствовал он.
Я услышал, как провод лениво шипел.
И ту самую песенку голос запел. real6.ch
И была пополам - ни жива, ни мертва -
Песня с третьим куплетом, допетым едва.
"Кто вы, кто вы, - кричал я, - ответьте скорей,
Что сказать вы хотите этой песней своей?"
Но проклятая трубка завертелась в руке,
И услышал слова я на чужом языке.
Может, птица и рыба говорили со мной,
Может, гад земноводный или призрак лесной?
Может, кто-то на станции странно шутил,
Или, может быть, друг мой так скушно кутил?
Или женщина это позвонила ко мне,
Сверхъестественно номер подбирая во сне?
И сказала, что знала, лгала, как могла,
Полюбила, забыла и снова нашла,
Ей приснилися мутные те зеркала,
И она разглядела, как плохо жила?
И, как прежде пристрастна, как всегда холодна,
Не хотела признаться и молчала она.

***

В ресторане "Баку" с витражами,
Где от этого суп голубой,
Дружбу новую мы водружали
Возле столика вниз головой.
Или пиво на каменных досках
Разводили, лениво вертясь,
Или в бухтах курилоостровских
Ничего не прощали простясь.

Что я помню в тоске безответной? -
Как поил нас кудрявый майор,
Или голос небесный - "отведай
Колбасы, это тело мое".
И внезапно мне делалось видно
Разбирая прошедшие дни,
Что там были за красные вина,
Отчего опьяняли они.

Три причастия дружбы отныне -
Это жалкое наше питье,
И консервные банки пустыни,
А венцом: непрощенье мое.
Если вправду я стал безразличен,
погодите - не стоит понять,
Оттого, что фанатик, не зритель,
Я причастен ко всем степеням.

Или так: равнодушнейший зритель,
Я вручаю себя целиком
Вам, друзья. Если голодны - жрите!
Дружба дружбой - шашлык - шашлыком.

1961